Jevgenij Šestakov

Ukázka z cyklu Číslované báchorky je přeložena z časopisu Den a noc 1/1999. Text originálu je k nalezení v internetovém archivu ruských literárních časopisů na adrese http://novosti.online.ru/magazine/index.htm (dříve na http://www.infoart.ru/magazine/index.htm ).

Jevgenij ŠESTAKOV

ČÍSLOVANÉ BÁCHORKY

Č. 1

Ten den carovi vytrhli zub. Seděl celý nešťastný, popotahoval si plášť a díval se skrz šaška, který se ho snažil rozptýlit.

— Bum-bum-bum-bum-bum! — povídá šašek a bubnem udeří do nejsprostějších části svého těla. — Bum-bum! Směj se, care! Copak to není k smíchu?

— Je to k smíchu, Seňo — truchlivě odpověděl car. — Pověsím tě, Seňo.

— Care, koukni! — šašek spolkl kuličku, narovnal se, sundal kalhoty a vytáhnul ji vcelku.

— Jsi svině, Seňo. — řekl car — Jsi u mne už pět let a pět let používáš jednu kuličku.

— A ty sám jsi co? — po odmlčení zeptal se šašek.

— Co já? — nechápal car.

— Kdo na holandský toaletní papír výnosy napsal a na něm vydal! — jízlivě poznamenal šašek. Jeho rolničky urážlivě zazvonily. — Importére! Zalévání zahrad, kdo v opilosti zakázal? Před posly na podlaze, kdo se natáhnul? Korunu do díry, kdo upustil? Car mlčel. Pravda ho sice zabolela, nicméně zuby bolely víc. Ale šašek se odvážil kritizovat a musel za to zaplatit.

Ještě ten večer šaška pochovali. Za rakví kráčel zoufalý car. V rukách nesl podušku s vyznamenáními. Vyznamenání byla spousta, samé velké nášivky a metály, mezi kterými jediná psí medaile vypadala jako řád. Vzadu se v postních šatech motala šlechta, vojáci, duchovní, kterým se ze samých porad zakulatily tváře, a z korzetu šílící carevna. Šašek ležel v rakvi klidně a polohlasně uděloval poslední rady.

— Stát ochraňuj! — bručel a kapal si svíčkou na ruce. — Nepřátele — do týla! To nejlepší pro děti! Pamatuješ si to?

— Pamatuju! — skrz pláč řekl car. — Byl jsi pro mne jediný! Jediný! Co se to děje, lidi? Ty nejlepší pochovávám! Ty nejlepší!

— Děkuju. — vzlykl šašek, smrkající do rubáše. — Mohl by i za živa. Za humny car prstem ukázal na první popravčí jámu.

— Tady!

Šaška vyklopili z rakve. Skutálel se do jámy, šlechta smekla čepice, vojáci ztuhli, duchovenstvo spustilo nářek.

— Sbohem, příteli! — truchlivě řekl car.

— Sbohem. — zahučel šašek, který pokládal tvář na věnec.

— Pozor! — zavelel car. Vojáci vypálili salvu. Duchovní úlekem zanaříkali ještě hlasitěji. Carevna se zachmuřila, do mdlob ale neupadla. Car hodil na šaškova záda hrst země, zádumčivě pohlédl na hvězdy a procesí se vzdálilo.

A tak se šašek převaloval v hrobě, pomodlil se za klid své duše a usnul. Čekala ho bouřlivá noc. Měl vstát z mrtvých, vrátit se do paláce, do náruče od radosti ošáleného cara a pít s ním až do zelených soplů a malinkých čertíků, kterých se ale stejně nebáli, a celou noc měli ve zvonici pořvávat oplzlé písně. Car byl ještě, nehledě na jeho roky, velmi bujarý a po patnácti džbáncích vydržel celé dvě hodiny stát na čtyřech a kolébat se do rytmu. Ani šašek nesměl zůstat pozadu. Proto tiše spal a nabíral síly.

Евгений ШЕСТАКОВ

НОМЕРНЫЕ СКАЗКИ

№ 1

В этот день царю вырвали зуб. Он сидел печальный, теребил мантию и смотрел мимо шута, который делал все возможное.

— Бум-бум-бум-бум-бум! — говорил шут, ударяя бубном в наиболее неприличные участки своего тела. — Бум-бум! Смейся, царь! Неужто не смешно?

— Смешно, Сеня. — грустно отвечал царь. — Повешу я тебя, Сеня.

— Смотри, царь! — шут проглотил шарик, напрягся, снял штаны и вынул целеньким.

— Свинья ты, Сеня. — сказал царь — Пять лет тебя держу, и все пять лет ты одним шариком пользуешься.

— А сам? — помолчав, спросил шут.

— Чего сам? — не понял царь.

— Бумаги туалетной из Голландии понавыписывал и указы на ней строчишь! — ехидно сказал шут. Бубенчики его обидно зазвенели. — Импортер! Поливку огородов кто спьяну запретил? Перед послами на полу кто растянулся? Корону в дырку кто уронил? Царь молчал. Правда не колола ему глаза, так как челюсть болела сильнее. Но шут выступил с критикой и обязан был за нее поплатиться.

Этим же вечером шута хоронили. За гробом шел безутешный царь. В руках его была затасканная подушечка с наградами. Наград было много, все больше прищипки и пуговицы, среди которых единственная собачья медаль смотрелась орденом. Сзади плелись с постными рожами знать, воины, круглолицее от постоянного радения духовенство и обезумевшая от корсета царица. Шут лежал в гробу серьезный и вполголоса давал последние советы.

— Державу бди! — бормотал он, капая свечкой на руки. — Врагов — в шею! Лучшее — детям! Запомнил?

— Помню! — рыдая, говорил царь. — Один ты у меня был! Один! Что же это, люди?! Лучших хороним! Лучших!!

— Спасибо. — всхлипывал шут, сморкаясь в саван. — Мог бы и при жизни. За околицей царь ткнул пальцем в первую попавшуюся яму.

— Здесь!

Шута вывалили из гроба. Он скатился в яму, знать сняла шапки, воины посуровели, духовенство икнуло.

— Прощай, друг! — скорбно сказал царь.

— Прощаю. — пробурчал шут, устраиваясь щекой на венк.

— Салют! — скомандовал царь. Воины пальнули. Духовенство с испугу бабахнуло еще громче. Царица поморщилась, но от обморока воздержалась, Царь бросил на спину шуту горсть земли, задумчиво поглядел на звезды, и процессия удалилась.

А шут поворочался в могиле, помолился за упокой и заснул. Впереди была бурная ночь. Ему предстояло воскреснуть, явиться во дворец в объятия ошалевшего от радости царя, напиться с ним до зеленых соплей и маленьких чертей, которых видели оба и оба не боялись, и всю ночь орать с колокольни похабные песни. Царь же, несмотря на лета, был еще очень бодрый мужик и после пятнадцати ковшиков целых два часа мог стоять на четвереньках и материться в рифму. Шуту отставать было не положено. Поэтому он тихо спал и набирался сил.

přeloženo v červenci 2001